– Чет Васильны все нет, уже пятнадцать минут прошло. Давайте свалим, а?

Кто-то подает эту гениальную идею. И все, конечно же, не против. Быстренько пакуют сумочки и рюкзачки, направляясь к выходу. Шелесту вообще ничего паковать не надо, он ничего и не доставал.

Богдан выпускает меня из объятий, закидывая на плечо рюкзак.

– Мы тебя ждем, – касается моей руки.

Они с Максом что-то обсуждают и медленно идут к двери.

Я остаюсь сидеть за партой. Какой смысл уходить, если нам все равно влетит? И заданий надают. Это же Васильевна. Она же не простит. Нет.

– У, это надолго, – шипит Макс.

– Чего?

Жмурюсь.

– Иди тогда, я потом.

Видимо, Федосеев уходит, потому что Шелест почти сразу оказывается предо мной. Запрыгивает на учительский стол, упираясь ладонями в колени.

– И?

– Что? – немного эмоциональней, чем хотела.

– Все ушли, ты осталась. Так не делается.

– Мне все равно, я не стадо, – хмурюсь.

– Я тоже, – пожимает плечами, на губах эта его мерзопакостная улыбочка, – это коллективное решение.

– Одно и то же, – складываю руки на груди.

– Гера, пошли уже, – спрыгивает со стола, – не выпендривайся, – ухмыляется.

– Хам!

– Знаю, – расстегивает молнию на моей сумке, складывая туда учебник, а потом и тетрадь, предварительно вырвав ту из моих рук, – все, портфельчик собран, пошли.

– Да Богдан! – вскакиваю со своего места. – Это неправильно, понимаешь!

– Понимаю, – подходит совсем близко, его ладонь уже лежит на моей талии, – пошли, – шепчет почти в губы, – идем, – тихонько тянет за руку.

Мне нравятся эти касания. Они другие. С Сомовом все было не так. Он меня бесил. А перед Шелестом я готова растечься лужицей и сделать все, что он скажет. Ненормальная.

– Ладно, – а самой до дрожи в коленках хочется уйти с ним. – Только в первый и последний раз.

– Угу, – улыбается, пропуская меня вперед.

Чувствую его за спиной и бешусь оттого, что он меня не поцеловал. Манипулятор чертов.

Богдан.

После шестого урока уже собираюсь свалить домой, но Ма, кажется, читает мои мысли, поэтому ждет у парадной двери. Надо было через черный.

Плакала моя свобода.

– К завхозу, – улыбается, – живо.

– Слушаюсь, – поднимаю руки, – и повинуюсь.

– Давай-давай, – усмехается, шагая следом.

Вот так, под конвоем, я вваливаюсь в кабинет завхозихи. Полненькая, дамочка с красновато-рыжими волосами, противным голосом и замашками директора.

Она уже успела нагрузить Сома своими приказами, следующая на очереди, кажись, Гера. Прости, малая, но я совсем не в восторге от этих работ, хотя…

– Вы двое вымоете в актовом зале все окна, снимете занавески и принесете мне.

Киваю. В соседнем кабинете Лариса Анатольевна с серьезным видом вручает мне ведра и тряпки. Гера стоит, будто ни при чем.

В актовый идем молча. Гольштейн топает позади, постоянно оглядываясь по сторонам.

Кидаю все это оборудование на пол и сажусь на подоконник.

– Гера, у тебя такой видок, будто ты труп увидела.

– Нет, – нервно улыбается, – я просто никогда не мыла окна. Люба дома моет такой губкой на регулируемой палке, что-то типа швабры, – задумчиво смотрит на ведра, – а тут даже перчаток не дали.

– Как все запущено.

– Почему?

– Не парься, – отмахиваюсь, не желая вдаваться в подробности и говорить о том, как мы мыли туалеты в интернате.

Пока Умка примеряет в ладони губки, отворачиваюсь в сторону сцены. Огромные красные шторы по обе стороны очень привлекают внимание.

– Пойдем, – в голову закрадывается идейка. Спрыгиваю с подоконника, сжимаю Герину ладонь.

– Куда?

Молчу. Пересекаем зал.

Отодвинув немного ткань от прохода, пропускаю Геру вперед. Мы на краю сцены, как раз сковываемые занавесом.

– Богдан, – оборачивается, сжимаю ее талию, усаживая на сцену.

Гольштейн вздрагивает, осматриваясь.

– Ща.

Запрыгиваю на сцену, подтаскивая к нам валяющийся в углу мат. Кажется, вчера тут была репетиция какого-то спектакля.

Заваливаюсь на спину, закидывая руки за голову.

Гера так и сидит на самом краю сцены. В зале тишина. Я так за*бался за эти дни в зале, что меня просто вырубает. Встряхиваю голову. Часто моргаю.

– Умка, иди сюда, я тебя не съем.

– Точно? – улыбается.

– Может, только чуть-чуть.

Гера садится на мат, вполоборота ко мне.

Приподымаюсь, чтобы сесть. Плотно прижимаюсь спиной к стене, широко расставив ноги. В пару движений подтаскиваю Геру к себе, одуван упирается спиной в мою грудь, резко сжимая колени.

– Не нервничай так, – стискиваю ее сильнее, запрокидывая голову.

– А если кто-то зайдет?

– Не зайдет.

Гера закатывает глаза, но на губах улыбка.

До боли во всем теле хочу ее поцеловать. Она такая красивая. Так близко.

– Богдан, – уже без улыбки, – я хотела тебе сказать…

– Говори.

– Точнее, спросить.

– Спрашивай.

– Мой отец…

Кладу ладонь на ее живот. Гера, ну давай мы поговорим потом, прошу тебя… раз, два, три. Убираю руку. Я сосредоточен и готов слушать.

– Что-то случилось?

– Нет… то есть, да. Он хочет, чтобы в эту пятницу ты пришел к нам на ужин, – резко замолкает и опускает глаза.

Так, походу, сегодня без интима, сегодня опять только сопливчики.

– Я приду, – отвечаю, даже не думая. А че тут, собственно, думать?!

– Да? – удивленно.

– А почему нет?

– Не знаю… просто я подумала, что тебе это не нуж… в общем, спасибо.

– Да пока не за что.

– Только у меня очень непростые родители… я заранее хочу извиниться за все то, что может произойти.

– О как, мне стало гораздо интересней.

– И прекрати меня лапать, где нельзя.

– А где нельзя?

– Богдан, – оборачивается.

– Что? – возвращаю ладонь на ее живот. – Разве это плохо? Я тебе ничего такого не предлагаю. Просто хочу тебя потрогать, это нормально.